Луиза Виже-Лебрен Мольберт у подножия трона

Луиза Виже-Лебрен, хрупкая талантливая француженка, обладая невероятной трудоспособностью, запечатлела на своих полотнах придворное общество практически всех европейских дворов XVIII века и выдающихся личностей современности, подарив потомкам возможность любоваться их подлинными изображениями.
В труде «Живопись Эрмитажа» Колин Ислер так написал о ней: «Умная, дипломатичная, изобретательная и независимая, она остается образцом для женщин, которые занимаются живописью, выиграв признание своего искусства и получив доступ в академию, прежде недоступную для представительниц женского пола».

»В божественной страсти к живописи, которой наградил меня Всевышний, не только моя судьба, но мое счастье, потому что она всегда была средством, позволявшим общаться с самыми восхитительными и самыми выдающимися мужчинами и женщинами Европы», – напишет на склоне лет художница Мари Элизабет Луиза Виже-Лебрен (1755–1842), точно определив суть и смысл своей долгой жизни. 

Палитра Трианона
1779 год стал поистине звездным в карьере молодой художницы Луизы Виже-Лебрен: ее пригласили в Версаль и уведомили о намерении королевы заказать портрет.

«Мария-Антуанетта была высока ростом и великолепно сложена, будучи несколько полноватой, но не чрезмерно», – напишет Луиза о венценосной модели.

Во время сеансов молодые женщины, естественно, беседовали и нашли в своих судьбах много сходного: одногодки, обе не слишком счастливы в браке и стремятся к красоте во всех ее проявлениях. И что может больше укрепить женскую дружбу, чем разговоры о нарядах, шляпках и украшениях во время совместных прогулок по окрестностям Парижа?

За первым заказом немедленно последовал второй, потом – третий…Чему немало способствовало и основное правило Виже-Лебрен – молчание обо всем, что она видела или слышала во дворце.

А дома ждал муж, умудрявшийся проигрывать все ее заработки. Пришлось искать правосудия и доказывать, что деньги принадлежат ей.

В течение последующих десяти лет Луиза стала частым гостем в Версале и о ней пошла слава как о близкой подруге королевы, что самым положительным образом сказалось на количестве заказчиков. Особенно когда королева присвоила ей звание придворной портретистки.

В негласной борьбе с конкурентами Луиза использовала ноу-хау: причесывала заказчиц и придумывала фасоны нарядов, которые лично кроила. О ней росла слава как о законодательнице моды. Свободные платья, в которых они прогуливались с королевой по Трианону, отказавшись от кринолинов и фижм, и соломенные шляпки, вытеснившие перья и драгоценности в волосах, немедленно копировались ярыми модницами.

По мнению историков, именно Виже-Лебрен мы обязаны непреходящей модой на матросский костюм в детском и женском гардеробах. Не случайно в нем она написала портрет дофина.

Способствовали растущей популярности и экстрасенсорные способности: художница характеризовала себя как «слишком хорошую физиогномистку» и, слегка кокетничая, признавалась: «Я очень редко ошибалась, глядя на выражение лиц». Стало легендой, как по тусклому левому глазу короля Польши она предсказала его близкую смерть.

Художница всегда будет восхищаться Марией-Антуанеттой, делясь впечатлениями: «Королева передавала своим детям вежливые и снисходительные манеры, которые заставляли полюбить ее всех окружающих. Я однажды видела, как она заставляет свою 11-летнюю дочь обедать с маленькой крестьянской девочкой и заниматься ею. Королева следила за этим, чтобы крошка обслуживалась первой, внушая дочери: „Вы должны уважать ее V“.

О пребывании с королевой на Сардинии Виже-Лебрен записала: «Мадам также сделала много, чтобы помочь нищим; мы побывали в городе, сопровождаемые охраной, чтобы найти жилье и продовольствие для несчастных».

Хозяйка салона
Луиза стала настолько хорошо зарабатывать, что семья смогла выкупить дом – Отель Де-Любер, где она создала салон, выставляла работы и принимала друзей, восторженно именовавших ее живопись «поэзией сердца».

Салон, по ее определению, стал местом, где искусство и общество объединялись и где субординация не имела значения.

Модное увлечение античностью привело к циклу «греческих вечеров», на которые дамы надевали туники, а кавалеры являлись в тогах. На стол ставили этрусские вазы. Развлекали себя гости пением гимнов Глюка под аккомпанемент лютни. Обходилось все это в сущие копейки, например, устройство одного из таких вечеров стоило всего 15 франков.

Труженица не прекращала работать ни на день, узнав о беременности. И 12 февраля 1780 года, между написаниями очередных портретов, прямо во время первых схваток, еще рисовала. А, родив Жанну Жюли Луизу – единственную дочь, огорчилась из-за потери кистей. Правда, злые языки утверждали: отцом ребенка никак не мог быть Жан.

Своя среди чужих
Через три года, вопреки сопротивлению главы Королевской академии живописи и архитектуры, по личному распоряжению короля, явно отданному по настоянию Марии-Антуанетты, мадам Виже-Лебрен стала членом академии.

Луиза не могла не понимать: она часть окружения столь ненавидимой народом австриячки, агрессия толпы растет и взрыв неизбежен.

В ночь с 5 на 6 октября 1789 года, когда королевскую семью принудительно вернули в Париж, художница сочла во благо дочери покинуть столицу. Вместе с гувернанткой они переоделись работницами. С собой взяли всего 100 фунтов. Уселись в общественный автобус и из Парижа в Лион, а дальше через Альпы отправились в Италию. Как предполагалось, на короткий срок.

Краски изгнания
Поскольку с красками Луиза ни на миг не расставалась, то, в отличие от многих эмигрантов, не знала материальных проблем.

Все ужасы Французской революции, как это ни парадоксально звучит, принесли Виже-Лебрен еще большую славу. Ее, как близкую подругу мученицы-королевы Марии-Антуанетты, с почетом принимали при всех европейских дворах, а представители правящих династий немедленно заказывали свои изображения.

Шесть «русских» лет
Екатерина I, люто ненавидевшая якобинцев, оказывала самый любезный прием изгнанникам и в числе других пригласила Виже-Лебрен к своему двору, куда Луиза прибыла 25 июля 1795 года.

Во время аудиенции художница отметила большую полноту императрицы, «но еще красивое лицо, обрамленное седыми волосами, придававшими совершенство».

Государыня предложила поселиться в Царском Селе, однако апартаменты во дворце не выделила. В чем Луиза (справедливо!) усматривала придворные интриги.

В воспоминаниях о последнем фаворите императрицы она напишет: «Зубов меня не любил». Поскольку главным для нее была работа, чтобы не мешали посетители, приходившие толпами смотреть картины, Луиза, по привычке, установила определенное время. Ловкий царедворец тут же нажаловался правительнице: мол, «у г-жи Лебрен тоже свой двор, вероятно, у нее назначаются свидания…». 

Екатерина, не терпевшая соперничества, отомстила, разругав в письме к одному из парижских друзей ее работу: «Последовательница Анжелики Кауфман ради первой пробы начинает писать великих княжон Александру и Елену… Г-жа Виже-Лебрен заставляет обеих скорчиться на диване, сворачивает шею младшей, придает обеим вид мопсов, греющихся на солнце…» И следует суровый вывод: «Нужно было просто копировать госпожу Природу, а не выдумывать обезьяньи ужимки…» 

О встрече с великой княжной Елизаветой – в будущем женой Александра I – Виже-Лебрен напишет: «Ей было не более семнадцати лет; правильные и тонкие черты дополнялись идеальным овалом; приятный цвет кожи своей бледностью безупречно гармонировал с выражением ангельской кротости ее лица, которое обрамлялось потоком пепельных волос. На ней было легкое белое платье, небрежно перепоясанное по тонкой, как у нимфы, талии. Юная сия особа столь изящно выглядела на фоне комнаты с колоннами, задрапированной серебристо-розовой тканью, что я невольно воскликнула: „Вот истинная Психея!“» 

Естественно, Елизавета стала ее клиенткой, а престарелая императрица не на шутку рассердилась, когда на один из балов великая княгиня явилась в платье, по ее мнению, больше похожем на ночную сорочку, фасон которого сочинила француженка. 

Несмотря на все сложности, Луиза получила звание почетного вольного общника Императорской Академии художеств и множество заказов от царской семьи и знати. За каждый портрет (более чем из 50 написанных ею в России) художница запрашивала три-четыре тысячи рублей, что было невероятной величины суммой. 

16 июня 1800 года состоялась официальная церемония ее приема в члены Санкт-Петербургской академии. С непосредственностью истинной женщины она делилась впечатлениями: «Я сделала себе академическую форму  – костюм амазонки, фиолетовый жилет, желтую юбку и шляпу с черными перьями…»

В мемуарах о России она много и с удовольствием рассказывает о придворной жизни: кто на ком женат, дворцовые сплетни, отношения в царской семье – все то, чего никогда себе не позволяла в отношении французского двора.

Приехав в Москву в октябре 1800 года, прагматичная дама пожаловалась Екатерине Строгановой, «жене моего старинного и доброго приятеля», на проблемы с жильем, «и графиня сразу же отвечала, что у нее есть прелестный и никем не занятый дом, в котором она и просит меня остановиться». В качестве благодарности (и сэкономив приличные деньги!) художница написала портрет дочери спонсора.

Пребывание Луизы в России совпало с огромными историческими переменами: эпоха Екатерины сменилась Павловской, а затем и Александровской.

Помпезность, с которой хоронили почившую императрицу, произвела на Луизу сильное впечатление, не померкшее с годами. 

Ее глаз профессионала отмечал в новом императоре: «Павел был чрезвычайно уродлив. Плоский нос и очень большой рот с очень длинными зубами делали его похожим на голову смерти».

Хотя в 1799 году Парижская Директория удовлетворила прошение группы художников о восстановлении в правах, но в России Виже-Лебрен держали постоянные заказы. 

Путешествие из Петербурга в Москву запомнилось кошмарным состоянием дороги, полным отсутствием комфорта и красотой городов и сел.

Есть легенда, что художница не справилась с поручением нарисовать панораму Москвы с высоты Воробьевых гор. Якобы час простояла в молчании, затем бросила палитру и мелодраматически произнесла: «Не смею…»

В Москве же она узнала страшные подробности гибели Павла и свидетельствовала: «Я твердо убеждена, что Александр ничего не знал о попытке покушения на жизнь отца».

О великосветских знакомых Луиза писала с удовольствием: «Перед обедом князь Куракин показал нам свою спальню, которая поражала элегантностью. Кровать, стоявшая на поднятой платформе, окружена великолепными коврами и богато драпированными колоннами. Две статуи и две вазы с цветками стояли в четырех углах платформы; стулья исключительного вкуса и тахта большого размера придавали этой комнате вид, достойный Венеры».

И замечала: «Положение князя Куракина позволяло ему участвовать в судьбе царя. Он был превосходным мужчиной, вежливо обязывавший считаться с собой, но весьма надменный к подчиненным».

«Я также обедала с князем Голицыным, – вспоминала художница. – Хотя он был слишком стар, чтобы сидеть вместе с гостями. Роскошный и обильный обед, однако, длился более трех часов, которые утомили меня невыразимо, тем более что я сидела напротив высокого окна, через которое слепило солнце. Мне этот банкет казался нестерпимым, но в качестве компенсации перед едой я смогла пройтись по великолепной картинной галерее князя».

О Екатерине Энгельгардт-Скавронской Элизабет написала:
«Знаменитый Потемкин, ее дядя, осыпал Скавронскую бриллиантами, которым она не находила применения. Высшим счастьем ее было лежать на кушетке, без корсета, закутавшись в огромную черную шубу. Свекровь присылала ей из Парижа картонки с самыми восхитительными творениями Mlle Bertin, портнихи Марии-Антуанетты. Но я не верю, что графиня открыла хотя бы раз хоть одну из них, и, когда свекровь выражала желание увидеть невестку в одном из этих восхитительных платьев и шляпок, она отвечала: «Для чего, для кого, зачем?» То же самое она сказала мне, показывая шкатулку с драгоценностями, среди которых были совершенно невообразимые вещи. Там были огромные бриллианты, подаренные ей Потемкиным, но которых я на ней никогда не видела. Как-то она мне сказала, что, чтобы засыпать, она держит под кроватью раба, который каждую ночь рассказывает ей одну и ту же историю. Днем она была абсолютно праздной. Она была необразованной, и беседы с ней были незанятными».

В светских салонах ее принимали как желанную гостью. Графиня Варвара Головина писала: «Эта прелестная женщина блещет остроумием и различными талантами», что не помешало иностранке рассказывать: придворные дамы оставляют драгоценности на подоконниках распахнутых окон дворцов в полной уверенности, что от воров их оберегают Николай Угодник и Дева Мария.

О жизни же простых людей мадам Виже-Лебрен не знала практически ничего. По ее наблюдениям, здесь «никогда не увидишь пьяного». И с чистой совестью утверждала: русский народ трудолюбив, не ворует и мягок нравом, а также русские «проворны, умны, познают ремесла чрезвычайно легко, многие даже добиваются успехов в искусствах».

Луизу все сильнее беспокоили семейные проблемы. В 1800 году умерла мама. А подросшая дочь, не слушая возражений, решила выйти замуж. Дочь придворной художницы Марии-Антуанетты и какой-то там секретарь директора императорских театров. Скандальный мезальянс! Но отговорить Жюли было невозможно.

Разгневанная Луиза совершенно разболелась. Она перестала общаться с упрямицей и, по совету врача, уехала на воды в Карловы Вары.

Никак не склонная к сентиментальности, «на пересечении границы с Россией я заплакала», словно зная: ей не суждено вернуться.

За годы, проведенные в России, Виже-Лебрен стала настолько популярным художником, что сам Александр Пушкин упомянул о ней в «Пиковой даме: в спальне старой графини Германн видит „два портрета, написанные в Париже m-me Lebrun. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зеленом мундире и со звездой, другой  – молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в пудреных волосах“.

Краски осени
В 1827 году Луиза Виже-Лебрен становится членом Авиньонской академии.

К началу 30-х годов она отходит от живописи и погружается в мир прошлого, создавая мемуары. Трехтомник ее «Воспоминаний» вышел в Париже в 1835–1837 годах. К сожалению, на русский язык они так и не переведены, а вышли лишь главы, посвященные пребыванию в России.

Не доверяя будущим биографам, она составила список собственных работ и включила туда 662 портрета, 15 картин исторического и аллегорического содержания и около 200 пейзажей.

«Все, что я пережила, убеждает меня в том, что мое единственное счастье заключено в живописи», – подытожит она долгую жизнь.

В 1841 году у престарелой дамы случился удар, и через год она скончалась в возрасте 87 лет, обретя вечный покой на кладбище в Лувесьене.

Полотна Луизы Виже-Лебрен и сегодня украшают залы Эрмитажа и Русского музея в Санкт-Петербурге, Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина в Москве, Музея Марии-Антуанетты в Париже, галереи Версаля во Франции, Национальной галереи искусств в Вашингтоне, Национальной галереи Лондона, Национального Трастового Поместья Waddesdon (Эйлсбери, Великобритания), Института изящных искусств (Бирмингем, Великобритания), галереи Уффици (Флоренция, Италия), Национального музея искусств имени Богдана и Варвары Ханенко в Киеве, Художественного музея в Сент-Луисе (США, штат Миссури), Национальной картинной галереи Армении и множества частных коллекций.

Автор: ЭЛЛА ФУРМАНСКАЯ