Василий Ладюк. "Моя мечта - вовремя уйти со сцены"

– Василий, как отмечали тройную дату, надеюсь, дома, в Москве!
– (Вздыхает.) К счастью, был дома, с семьей. Но, если честно, некогда было праздновать. Сами понимаете – новогодние «елки». Один концерт – в Третьяковской галерее с Димой Корчаком и оркестром Феликса Коробова, другой – в Большом театре на творческом юбилее Елены Васильевны Образцовой 26 декабря – тоже с Корчаком. 31 декабря в ММДМ – новогодний концерт с Владимиром Спиваковым.

– Ваш многолетний творческий тандем с Корчаком – одним из лучших молодых лирических теноров – очень популярен. Спелись вы в прямом смысле весьма удачно. Бывала не раз на ваших концертах: удовольствие огромное и всегда полные залы восторженной публики! Просто гордость берет за нашу оперную школу! Вы же и учились вместе?
– С детства. Сначала в хоровом училище и в академии у Виктора Сергеевича Попова. Потом в аспирантуре у Дмитрия Вдовина. Они оба наши учителя жизни. Один научил предельной честности. И сам был олицетворением этой профессиональной честности. Горел на сцене, отдаваясь ей сполна. Это привилось мне от него. А мастерство вокальной техники заложил Вдовин. Но не просто как флэшку вынул из компьютера и поменял программу. Он сумел убедить меня в том, что заложено природой, родителями, Богом, потому что никто, и прежде всего я сам, не верил, что буду петь как профессионал на оперной сцене. Это очень интересный мир. Счастлив, что попал сюда благодаря цепочке случайностей, которые переросли в закономерность. У меня никакого представления до 2001 года, кем хочу стать, не было. Собирался пойти в менеджмент музыкальный. Попов увидел то, что мне было самому не известно про себя, отправил нас в аспирантуру, заставил учиться. Если бы меня попросили отмотать жизнь на 10–15 лет назад,я бы повторил этот путь с удовольствием. Учителя и те отношения, которые сложились между нами, оказали решающую роль в моей судьбе. Не просто отучили – и плывите дальше сами. А они вели по жизни. Не случайно Попов оставил такой важный след в музыкальной культуре нашей страны. В декабре 2014-го ему исполнилось бы 80 лет. Мы с Корчаком и Спиваковым 20 декабря в Доме музыки запланировали концерт его памяти. Стараемся не забывать и поддерживаем Академию хорового искусства. Уже три года мы с Митькой (Корчак. – Ред.) вручаем премии имени Попова. Он – двум студентам академии (вокалисту и хоровику), а я – учащимся хорового училища.

– То есть вы их оплачиваете сами, что ли?
– Ну да.

– Это поступок!
Своим успехом на оперной сцене вы развенчали мнение скептиков о том, что «хоровик» не может стать солистом, тем более «звездой»?
– Хочу ответить скептикам: считаю, у «хоровика» больше шансов стать разносторонне развитым солистом, если есть харизма и голова на плечах. Вообще, в нашей профессии опыт – это бесценный груз. Главная разница между вокалистами и хористами в образовании. У вокалистов в голове один вокал и резонаторы – шутка. А мы учились не только петь в хоре, а и управлять им – учились дирижировать. Из нас Попов старался делать прежде всего образованных музыкантов. И полученное нами образование в хоровом училище и академии очень помогает сейчас в жизни. Быстро учу партии, иначе, глубже воспринимаю музыкальный материал, чем тот же вокалист. Я стараюсь слышать всех партнеров на сцене, слышать оркестр, мне легче в сложной мизансцене, когда режиссер просит петь спиной к зрителям, например. Помогают навыки дирижерские: умение анализировать такую сложную музыкальную форму, как опера, где одновременно звучит оркестр, солисты и хор. Когда кому-то из певцов дирижер палкой стучит по пульту, заставляя того обратить внимание на него, я разговариваю с маэстро примерно таким образом: я вас слышу, вижу, если даже вы не видите моих глаз, я все равно чувствую каждый взмах вашей палочки.
– Накануне Нового года в «Новой опере» состоялась премьера «Пиковой дамы», вы в коронной партии Елецкого. Какая это по счету постановка «Пиковой» в вашей творческой биографии? – На самом деле не так уж их было много. В Большом театре у Валерия Фокина, с дирижером Михаилом Плетневым и Еленой Образцовой в партии Графини шесть лет назад, в Хьюстонской Гранд Опере в 2010-м под управлением Карло Рицци, в Красноярске пару лет назад и сейчас в «Новой опере». Можно сказать, что Елецкий – визитная карточка баритона. На первом в моей жизни Международном конкурсе в Барселоне в 2005-м я пел Елецкого, на «Опералии» в том же году в Мадриде ее предложил мне исполнить Пласидо Доминго. Он очень любит «Пиковую даму», пел Германа в Мариинке у Гергиева.

– Елецкий принес вам победу на этих престижных конкурсах!
– И так можно сказать. Был период, арию Елецкого пел так часто на всех концертах, что больше не мог ни слушать, ни петь. Перебор. Года два не пел. Не самая, кстати, благодарная партия для баритона. По сути, вся партия – это одна ария, но зато какая!

– Очень красивая. Расскажите о последней неординарной постановке.
– «Пиковая дама» – третья постановка в нашем театре известного питерского режиссера Юрия Александрова после «Любовного напитка» Доницетти и «Князя Игоря» Бородина. Интересная и довольно радикальная: действие растянуто во времени и пространстве, охватывает историю нашей страны с начала ХХ века: Первая мировая война, революция, террор 30-х годов, блокада Ленинграда, смерть Сталина в 53-м и до наших дней… Даже Графиня у нас не столетняя старуха, а весьма привлекательная молодая особа, в первом акте – роскошная аристократка, в сталинские годы – советская кинозвезда, но в финале, спившись, кончает жизнь самоубийством. Образ Лизы тоже претерпевает трансформацию по мере перемещения во времени: каждая эпоха откладывает на ней свой отпечаток – барышня-дворянка, потом война и революции, холод, голод и гибель в блокадном Ленинграде. То, что я вижу на сцене, довольно интересно. Художник нашего театра Виктор Герасименко создал 3D-декорации, используя экран с проекциями.

– Как публика реагирует на авангардные эксперименты с классикой?
– Сегодняшняя проблема состоит в неготовности части публики воспринимать модернизацию классики. Если режиссеру есть что сказать, поступки мотивированы, то это оправдывает средства. Вспомните, какая реакция была на талантливую постановку «Евгения Онегина» Дмитрия Чернякова в Большом театре. Я с удовольствием играю и пою в этом спектакле уже шесть лет. И жду каждый следующий спектакль с нетерпением. Каждая роль в нем так проработана психологически, что забываешь, что это опера, с ее достаточной условностью, а не кино, например. Зал на каждом спектакле забит битком. Ни одного свободного билета в кассе. И не важно, где мы играем спектакль: в Москве, в Израиле, в Лондоне или Токио…

– А что, по-вашему, помешало Чернякову повторить свой успех в «Руслане и Людмиле»? Хотя его же версию «Травиаты» на открытии нового сезона 7 декабря в «Ла Скала» публика приняла весьма благосклонно?
– Я Митю очень люблю и уважаю как человека и режиссера, но, на мой взгляд, с «Русланом» ему не совсем повезлоили, может быть, не хватило времени, потому что, насколько я знаю, душой и мыслями он весь был в это время в Амстердаме, в будущей постановке «Сказания о невидимом граде Китеже». К тому же на «Руслане» по техническим причинам смена декораций между актами занимает достаточно много времени, и у зрителей это вызывает раздражение.

– Ну да, сегодняшний зритель живет на других скоростях, чем сто лет назад, ему становится скучно, если режиссер не придумал, как завладеть его вниманием и душой.

– Это удалось Александрову в «Пиковой даме», как мне кажется. Декорации мобильные, выразительные, современные. Режиссер не просто механически перенес время действия практически на сто лет вперед, а сознательно растянул сюжет до средней продолжительности жизни человека, рожденного на закате императорской России.

– Как работают оперные режиссеры старшего поколения, как Александров с исполнителями?
– Чрезвычайно подробно. Юрий Исаакович может, например, чтобы сократить время на объяснения, сам выйти и показать актеру, что он от него хочет. Очень подробно. Благодаря этому, кстати, его «Любовный напиток» даже через семь лет выглядит свежо, держится в таком коконе своеобразном, я помню все его наставления, которые мы проходили на репетициях, как после премьеры. Такая режиссура – большая редкость сегодня в театре.

– Много ли вам встречалось режиссеров, за которыми хотелось идти с удовольствием?
– Моя творческая жизнь подобна ракете, только набрала разгон, и отработана первая ступень. Впереди – еще вторая и, дай бог, третья. Мне везло с режиссерами: тот же Дмитрий Черняков, Франческа Замбелло в Большом театре очень ки-нематографично и со вкусом поставила «Травиату» в прошлом году. Алла Сигалова ставила в «Новой опере» очень интересную по режиссуре и пластике «Травиату». Мне довелось прикоснуться в Метрополитен-опере к гениальной постановке Андрея Кончаловского «Война и мир», замечательным «Паяцам» Дзеффирелли и красивой «Ариадне на Наксоке» Элайза Машинского. Он же, кстати, ставил у нас в театре «Севильского цирюльника» пару лет назад.

– А как вам «Фигаро», – тоже ведь коронная партия, оперный шлягер, не говоря уже о выходной арии? Кстати, сколько вас слушаю, вы с каждым разом поете ее все с большей внутренней свободой.
– Спасибо. Эта редкая партия, которая разрешает «валять дурака». И сколько бы ты над ней ни работал, она зависит от твоего сиюминутного настроения. Все шутки-прибаутки, которые позволительны, чтобы не впасть в пошлость, их каждый раз изобретаешь экспромтом во время спектакля.

– До какой степени вы готовы идти на компромисс с режиссером или дирижером, если в чем-то с ними не согласны?
– Бывает, что у меня и дирижера или у меня и режиссера разные интерпретации. Видение образа. Нужно в короткий срок найти общее решение. Бывает по-разному. Что такое оперный театр? Какое слово главное? Опера. А что такое опера? Это солисты. Можно ли оперу исполнить без оркестра? Да, можно, посадите пианиста – и он сыграет аккомпанемент певцу. Но оперы без солистов не бывает. Я не могу себе позволить расходиться с оркестром. Нужно через себя переступать, если даже не согласен с дирижером. Чтобы зритель не почувствовал, что его обманули. Он заплатил деньги. И хочет получить удовольствие. И внутренние отношения между солистом и дирижером не должны касаться зрителей. У нас сложились очень теплые отношения с Владимиром Теодоровичем Спиваковым. Последние три года регулярно выступаю в его концертах, фестивалях. 22 января исполняем «Колокола» Рахманинова. В сентябре с оркестром НФРО под управлением Спивакова будем записывать на СD «Онегина» с Хиблой Герзмавой. Недавно мы с ним ездили в Армению. Один концерт играли в Ереване в память о Заре Саакянц, отце Сати Спиваковой – большого музыканта, создателя первого камерного оркестра Армении. Второй концерт был в Гюмри (бывшем Ленинакане) – памяти жертв Спитакского землетрясения 1988 года. Это, конечно, незабываемые впечатления.

– У вас, баритонов, в отличие от теноров, конкуренция, наверное, самая жесткая? Как вы себя чувствуете в этой ситуации?
– Прекрасно! Не буду кривить душой, работы более чем достаточно. У нас демографический кризис. За нами практически нет поколения. Только 20-летки. Сегодня я имею возможность выбирать, что петь, а что не петь. Музыка разная бывает. Очень важно, научиться анализировать, прежде чем принимать решение, не бросаться с головой в пропасть.

– А что бы вы порекомендовали своим юным коллегам, только начинающим петь за рубежом?
– Надо быть губкой, все впитывать, что видишь и слышишь вокруг. Лучше молчать – и за умного сойдешь (шутит). Все на самом деле проще, чем кажется. Самое главное – делать свое дело хорошо, быть честным перед публикой. Это главное. Трудом доказывать свою состоятельность. И прежде всего самому себе.После победы на «Опералии» был такой, достаточно курьезный случай. По условиям конкурса победитель награждается серией спектаклей на сцене оперы в Барселоне. Сразу 22 спектакля спеть «Мадам Баттерфляй» – это закаляет. Но моя партия занимала на сцене ровно 4 минуты за весь спектакль.

– Но хотя бы партнеры хорошие были?
– Патриция Чоффи пела. Очень впечатлила. Других уже не помню.

– А какое впечатление у вас сохранилось от встречи с Пласидо Доминго? 
– Он удивительный человек. Поразил тем, что, несмотря на высоту своего полета, все помнит. Мы встретились через два года после его конкурса в Нью-Йорке в буфете Мета (Метрополитен-опера. – Ред.). Он приехал на свою постановку, я – на свою. Подошел к нему поздороваться. Доминго, не задумываясь ни секунды, назвал меня по имени. – Это один из признаков гениальности. Вы приглашенный солист Большого театра и остаетесь верным своей альма-матер – «Новой опере».– «Новая опера» – мой дом, который в какой-то мере меня вырастил, дал старт. А Большой театр – всегда был и будет Большой театр. На его сцене хочет и мечтает петь каждый, и я не исключение. Но для меня не имеет значения в штате ли я, или приглашенный солист. Раз меня зовут, значит, я там нужен… Ни звания, ни место работы не влияют на качество исполнителя. Каждый раз на сцене нужно доказывать, что ты имеешь право выходить перед публикой.Меня спрашивают постоянно: а где самая важная сцена? Метрополитен, «Ла Скала», Большой? Я отвечаю: мне без разницы – Москва, Нью-Йорк, Милан, Париж или Рязань. Важно, насколько ты не позволяешь себе халтурить. Схалтуришь, значит, завтра на твое место придет лучший.

– Но вы меньше всего похожи на самоубийцу. А скорее, на человека очень разумного, выдержанного.
– Да, у меня нервная система – стальные канаты. Честность – для меня первое дело. Виктор Сергеевич Попов учил: музыкант-исполнитель никогда не может быть удовлетворен на 100 процентов. Если появляется такое чувство, все, ложись в гроб, история закончена. Это на практике испытано. Не было ни одного спектакля, чтобы я был всем доволен. Всегда есть что-то , какие-то мелкие «блошки», а может, и не мелкие… Задача каждого исполнителя – искать эти «блошки». А зрителям, друзьям говорить, что все замечательно. На двух этих противоходах и держится профессия. Самая большая опасность – звездануть. Я – Бог! Тогда теряешь контроль над собой. И конец!

– Неужели ни разу не попробовали звездануть?
– Не знаю, что это. Почему публика довольна? Потому что ты приложил труд, который она не видит, – дни, недели репетиций.

– Вы счастливый человек! Вас любят, у вас огромное количество поклонников.
– Это хорошо. Каждый находит в музыке что-то свое. Музыка – это полупроводник. Кто-то приходит на концерты усилить счастье Кто-то бежит от какого-то горя. Исполнить музыку не так сложно, гораздо сложнее пропустить ее через себя, через сердце, через душу, поделиться частью себя с публикой. Недавно был замечательный случай: меня пригласили на юбилейный концерт в честь 75-летия Юрия Хатуевича Темирканова на его родину, в Нальчик. Я был обескуражен состоянием зала: бывший кинотеатр, переделанный, старый, вместо того, чтобы усилить акустику, они ее еще убили изоляционными плитками. Пришлось петь в микрофон. Но звукорежиссер сделал все очень корректно с подзвучкой. Зал небольшой, на 400 человек, люди стояли и сидели в проходах… Не знаю, кто больше получил положительных эмоций, радости и счастья за два часа выступления – я или они. Но я выложился от всего сердца. К сожалению, те, кто может заниматься профессией музыканта на сцене, их процент значительно меньше, чем тех, кто считает себя в праве выходить на сцену… Если бы каждый был честен и мог сказать себе: я не могу этим заниматься. Но такое не происходит. Меня часто спрашивают: какая у меня мечта? Моя мечта – вовремя уйти со сцены. Нужно иметь огромную силу, чтобы уйти на пике.

– Вам еще рано об этом думать. Кстати, вас некоторые сравнивают с вашим тезкой и старшим коллегой – «самым итальянским баритоном России» Василием Герелло?
– Я такого, правда, не слышал. Но недавно с Василием пересекся на одном гала-концерте по случаю завершения телевизионного конкурса «Большая Опера», он открывал концерт, я завершал. И поразился его фантастической физической и вокальной форме. Дай бог, каждому певцу в 50 лет так выглядеть! Не будем называть другого очень известного 50-летнего баритона, которому Василий даст все сто очков! Начинающим певцам есть чему поучиться у Герелло: потрясающий итальянский язык, аутентичная, европейская манера исполнения. Он большой мастер и драматический актер.

– А почему к нашим певцам так много нареканий на Западе за плохое произношение?
– Что касается произношения, школа Вдовина как раз основана на этом. По губам получали у него за произношение. Нам сложно не потому, что мы тупые, а у нас в русском языке нет таких звуков. Я был свидетелем в Лас-Пальмосе, когда пел с известным тенором Хуаном Диего Флоресом в «Искателях жемчуга», как Ив Абель, французский дирижер, стал придираться к нашему с ним французскому языку. Пианист долго терпел, а потом сказал дирижеру: я с вами не согласен. Почем? Потому что правильно и так, и иначе. Во французском языке очень отличается написание и вокализация. И тем не менее нам проще адаптироваться к европейским языкам, чем иностранцам петь на русском. Ни одного зарубежного певца не знаю, кто бы исполнил партию чисто на русском.

– А вам на каком языке легче петь? 
– На любом. Самый сложный для оперного пения – русский. Наши классические композиторы, к сожалению, не думали о певцах. Писали гениальную музыку, но исполнять ее чрезвычайно сложно.

– Известная оперная певица Мария Гулегина, сделавшая успешную карьеру на Западе, считает, что наши оперные певцы сегодня лучшие.
– Есть певцы от Бога, как Доминго и Паваротти, никто никогда их не превзойдет. Но Паваротти пел только итальянскую музыку, а Доминго – практически все – от бельканто до Вагнера. И сейчас, желая продлить свою жизнь на сцене, в 70 лет, он перешел на баритональные партии и делает это достойно. У нас всегда образование было лучше, чем где бы то ни было. У нас даже есть уникальная медицинская профессия – фониатр. Не отоларинголог, а именно фониатр. На Западе практически их нет. В Италии, по-моему, есть два врача. Без этих специалистов мы не представляем своей жизни. И у меня есть такой – Лев Рудин – замечательный врач-фониатр, которому я доверяю свой голос, то есть самое дорогое, что есть у меня в жизни! Всякое случается. В Осло в Королевской опере замечательная была «Богема». За четыре дня до премьеры я сильно простудился. Недолго думая, купил своему врачу билет, он прилетел из Москвы и лечил меня все это время до премьеры. Благодаря чему я смог выйти на сцену и спеть. Речь идет не о голосовых данных. А о профессии.

– У большинства наших певцов всегда больное место – актерское мастерство. Как вы решали эту проблему для себя?
– Сложно. Старая оперная традиция: выходи на авансцену и пой себе. Очень хорошо помню своего первого Онегина десять лет назад в «Новой опере»: как я был счастлив, как горд собой – и насколько, я теперь понимаю, это было ужасно с актерской точки зрения. Но времена меняются. Если ты подписываешься под чем-то , то делай все, что велит режиссер. Даже если нужно петь головой вниз. Конкуренция очень велика, но если ты в форме, то есть преимущество. Режиссер может поставить такие задачи, что не всякому певцу будет под силу их выполнить. Но на том уровне, на котором актерское мастерство преподается у нас в музыкальных вузах (я не имею в виду ГИТИС – это не музыкальный вуз), – это не о чем. Были случаи, когда из-за этой проблемы брали в театр не консерваторских, а из ГИТИСа, ибо у них актерская подготовка лучше. К сожалению, наше образование переживает реформы, которые только ухудшают положение. Кстати, это миф, что на Западе лучшая ситуация. Львиная доля артистов воспитывают себя сами. Сценический опыт в данном случае имеет немалое значение.

– А что еще вами не спето?
– Да много чего еще… Я приверженец такого принципа: люблю ту музыку, которую работаю в данный момент. Слава богу, что сегодня я могу себе позволить что-то делать, а что-то нет. Музыка тоже разная бывает.

– Итак, первую ступень ракеты вы отстреляли, будет и вторая, и третья… А дальше как мыслите свое существование?
– Был бы счастлив подучиться симфоническому дирижированию. В принципе, навыки базовые есть. Нужна специализация. Чувствую, что силы для того, чтобы осуществить это, есть.

– Тогда удачи вам, Василий!

Автор ЕЛЕНА КАРАКОЛЕВА