Римас Туминас «Задача театра – гармонизировать мир»

Жизнь и творчество Римаса Туминаса отлично иллюстрируют мысль о том, что самым действенным способом объединения постсоветского пространства могла бы стать общая культура. Консерватория в Вильнюсе и диплом режиссера в Москве; двадцать лет работы в Государственном академическом драматическом театре Литвы, создание Малого театра Вильнюса в провозглашенной независимой Литве и постановки в лучших московских атрах, престижная российская награда «Золотая маска», которая в 1998-м вручалась Туминасу за лучший спектакль, но уже в категории «зарубежного». А в нынешнем, 2014-м – «Золотая маска» вновь, уже за постановку «Евгения Онегина» на «своей» сцене Театра Вахтангова. После того когда Римаса Владимировича, приглашенного «варяга», в 2007-м позвали на должность художественного руководителя этого легендарного академического театра. Постановок Туминаса придирчиво ждала вся театральная Москва. Каков результат? Сегодня это один из самых посещаемых драматических театров в России.

– Римас Владимирович, вас можно поздравить с очередной успешной премьерой, спектаклем «Улыбнись нам, Господи». Фактически это попытка показать дорогу жизни на примере одной еврейской семьи. Но сами вы называете этот спектакль опасным. Почему?
– Зачастую еврейская тема в искусстве воспринимается достаточно враждебно. Казалось бы, уже столько всего сделано в этом направлении, но все равно внутри заложена какая-то «бомба». Для меня же здесь были важны общечеловеческие проблемы, а вовсе не какие-то сугубо еврейские. Выбирая эту пьесу, я вставал на опасный путь, но это мой путь или даже, можно сказать, наша общая ДОРОГА. Путь этот все называют по-разному: дорогой к счастью, к демократии, к свободе. Не важно, как назовете, главное – не стоять на месте, не любоваться собой, таким великим и необыкновенным. Не красоваться перед другими. Бывает, человек стоит на одном месте, а ему кажется, что он движется. Или сделает шаг и думает, что его обязательно кто-то должен заметить и оценить. Мы любуемся собою, мы слишком горды и высокомерны. Это нам мешает идти вперед, а значит, и развиваться.
А уже в дороге мы понимаем, что спасать нужно не только своего ближнего, но и все человечество. Нужно ощущать себя частью человечества. Нет чужой боли, нет чужого горя. Вся боль – это и твоя боль. Поэтому можно уже говорить о дороге познания мира и познания нашей собственной жизни. Именно поэтому этот спектакль и является опасным, но я сознательно иду на это. Наверно, так я пытался декларировать какие-то мои внутренние устремления, без оглядки на мнение других.

– В артистической среде мы это наблюдаем постоянно. Приходится ли вам переламывать актеров?
– Переламывать – это фактически означает напоминать всем, и не только актерам, о том, что мы смертны. Уходящее время – одна из самых важных тем, которые меня волнуют. Когда-то поэт Батюшков сошел с ума, пытаясь понять, что же такое время. Даже уничтожил все часы в своем доме. Лично для меня уходящее время ассоциируется с образом бабушки, бредущей пасмурным днем по безлюдной улочке с корзинкой, наполненной всякой всячиной. Что она несет? Куда идет? Какая у нее боль? Вглядываясь в эту сгорбленную старушку, понимаешь, что у тебя уже нет права на самолюбование, что собственные проблемы не столь уж серьезны по сравнению с ее ношей.

– Не слишком ли безрадостный взгляд на время? Все-таки человечество в целом стало жить лучше.
– Нам хочется думать, что мы стали жить лучше. И особенно хочется думать, что наши дети и внуки будут жить еще лучше. В нас живет вечное стремление к празднику жизни. Мы постоянно движемся к этому празднику, а он все дальше и дальше. Но это и хорошо, что мы так никогда до него и не доберемся. Потому что, наверно, если попадем, то разочаруемся и развитие прекратится.

– В свое время Оскар Уайльд говорил: «У человека могут быть две трагедии, первая – никогда не добиться исполнения своего самого заветного желания, а вторая  – когда это желание исполнилось».
– Вполне с этим согласен. Не дай бог реализовать все свои желания, тогда все движение вперед прекратится. Потому я и говорю про постоянное движение к празднику жизни, а не про то, как реально на нем оказаться.
Но в вечной погоне за сиюминутным мы забыли одно святое слово – «сеять». Никто ничего не «сеет». Никто не «пашет», не создает что-то своими руками. Большинство давно уже превратилось в потребителей и пользователей. Потому-то у этих людей и нет ДОРОГИ, они ее просто не ищут, поскольку считают, что им все кто-то должен поднести, причем все и сразу. Еще и критикуют, что не так поднесли.

– Хорошо, конечно, идти по своей собственной дороге, однако мы не можем отгородиться от окружающей действительности. Как вы сами решаете эту проблему?
– Нынешние катаклизмы нужно вбирать, пытаться понять, но никого не судить. Не нужно пугать войной, ее не будет, если мы все мирно будем заниматься любым созидательным трудом, даже просто сажать в своем собственном саду. Мы не должны быть заложниками политических игр или финансовых афер. Единственно, чьими заложниками мы можем позволить себе быть, – это культура и искусство. Но если все-таки катастрофа произошла, то не стоит бесконечно оплакивать обломки, а нужно опять строить и двигаться вперед. И в этой созидательной работе задача театра на Земле – гармонизировать мир, который многие другие постоянно норовят разрушить. А мы, как пчелы, вновь и вновь должны воссоздавать гармонию в человеческих душах. Может быть, этот процесс не имеет конца и безнадежен, но мы будем все время продолжать строить свои «соты», потому что другого выхода нет. Одни разрушают жизнь, а в противовес им другие должны ее постоянно воссоздавать. Пусть хоть в чьей-то памяти да останется гармония, созданная нами на сцене. Лично мне хотелось бы нарисовать талантливую картину, чтобы остаться в памяти подольше. Или роман написать.

– А вы рисуете?
– Немного занимаюсь скульптурой. Может быть, во мне говорит эгоизм, ведь скульптура – это более долговечно, чем спектакль. Мне очень хочется, чтобы после меня осталось что-то долговечное.

– Как вы можете описать свою собственную ДОРОГУ?
– Путь каждого человека представляет собой часть общечеловеческой дороги. Мы встаем на нее и должны идти, прокладывая себе путь умом, талантом, энергией или какими-то другими созидательными качествами. Судьба у каждого своя, но сообща человечество должно двигаться к общим целям, общему «празднику», который отодвигается все дальше и дальше. Да, мы все зависим от рока, который ведет нас по жизни, мы его пленники. Но это вовсе не означает, что при этом мы должны становиться рабами на Земле. Наоборот, в той степени свободы, которая нам отпущена судьбой, мы должны стараться максимально проявить себя. Честно говоря, мне противна вечная игра человеческих амбиций, которая все время приводит мир на грань катастрофы. Я не хочу постоянно быть чьим-то заложником в этой жизни. Именно поэтому в каждом спектакле мне хочется позвать зрителей в какое-то другое измерение, в обещанный жизнью праздник, в рай, навсегда потерянный человечеством.

– Желание оторваться от грешной земли в любом театре наталкивается на путы каждодневных обязанностей, столкновений интересов и административных проблем. Наверняка до небесной гармонии очень далеко, когда приходится выбирать актеров на главные роли среди многих талантливых и амбициозных?
– К сожалению, в актерах нужно постоянно убивать звездную болезнь, иногда и очень неприятными методами. Когда актер начинает чувствовать себя «его величеством», то творчество и совместная работа невозможны. Каждый новый спектакль должен очищать артиста от наслоения прежних штампов и заново наполнять его эмоциями, как в первый раз. Нужно всегда помнить, что все мы смертны. На сцене актер выполняет волю режиссера, но играет-то он даже не перед зрителями, а перед Богом. За тобой наблюдает и будет судить какая-то высшая сила, для нее и нужно играть. Есть известная мысль, которую многие приписывают Шекспиру, хотя до него ее выразил Пьер Ронсар:

«Весь мир – театр, мы все – актеры поневоле.
Всесильная судьба распределяет роли,
И небеса следят за нашею игрою».

Я абсолютно с этим согласен: «небеса следят за нашею игрою». Вот, на что должна быть нацелена и игра актеров, и сама постановка, – на оценку небес. И если говорить с актером откровенно, то он обязательно тебя поймет. А если еще и публика поймет и примет спектакль, то, мне кажется, именно тогда мир будет немного гармонизироваться. Хотя бы на те три часа, пока длится спектакль.

– Легче ли вам работать в классическом репертуарном театре или, наоборот, сложнее, поскольку здесь свои устоявшиеся отношения и признанные звезды?
– Режиссер должен суметь впитать историю театра, не отбрасывая ее, а при этом раскрыть возможности труппы по-новому. Использовать потенциал театра, но не носить у себя на шее «камень» из интриг, традиций и предпочтений. Иначе у него не получится ничего стоящего. Однако каждый актер носит на себе свой «камень», а я хочу его раздробить и очистить актерскую душу, раскрыть ее для новых экспериментов. Через нового персонажа актер должен все время и сам себя освобождать.
Признаюсь, все время заставлять людей освобождаться и меняться, очень тяжело. Гораздо легче не иметь постоянной труппы, а набирать артистов в зависимости от постановки. Тогда нет ни человеческих обязательств, ни социальных. Однако в театральной жизни это путь некоего «мещанства» и приспособленчества. Путь слабости.
Я бы тоже где-то в душе мечтал быть вольным художником в цилиндре и белом шарфе, который легко и изящно порхает по разным театрам, как по званым балам. Конечно, это очень удобно, когда набираешь, кого хочешь, и делаешь, что хочется. Да, сейчас я, в принципе, волен выбирать по своему желанию, но многого не могу себе позволить, потому что тогда потеряю особый момент творчества в собственных актерах.
А хочется добиться нечто такого, что может удивить и их самих. Скажу так: избавиться от груза грехов и жизненных наслоений самому и помочь избавиться от него актерам – это один из самых приятных, хотя и сложных моментов в моей работе.
В театре мы все время пытаемся избавиться от грехов, а небеса следят за нами. Может быть, это прозвучит несколько высокопарно, но спектакль я сравниваю с молитвой. Несложно сделать нечто авангардное, раздеть актеров на сцене, а вот зажечь огонь в зрителях – это по-настоящему трудно. Есть театр, а есть шоу, и это нужно разграничивать. Лично я нахожусь в театре и хотел бы, чтобы он театром и оставался.

– Вы говорите о театре так, как о нем говорили веке в ХIХ. Но сегодня у многих актеров потеряно понятие служения сцене и профессиональная планка из-за этого сильно снижается.
При этом, когда на сцену выходит Юлия Борисова, начинавшая актерскую карьеру еще в 50-х прошлого века, поражаешься ее гибкому голосу и молодой осанке. А готовы ли молодые артисты «умирать» в театре каждый вечер или проще мелькать в сериальном «мыле»?
– К счастью, артисты последнее время возвращаются в театр, к своим истокам, как будто к роднику напиться. Театр  – родина актера, его семья. Это меня очень радует. Было время, когда артисты разбегались, хотели быстрой славы, денег, и это вполне понятно, ведь актеру трудно жить, содержать семью. Сам стараюсь отпустить их на съемки, поскольку понимаю, что без этого сегодня нельзя.

– Римас Владимирович, вы производите впечатление достаточно строгого человека. Откройте тайну, каковы ваши «слабые стороны»?
– Моя слабость – это любовь. Не могу отказать тем, кто меня любит как человека или как режиссера. Тогда у меня не хватает характера сказать «нет». Не помню, то ли я прочитал где-то эту фразу, то ли сам придумал, но мог бы пошутить так: если бы я был женщиной, то постоянно ходил бы беременной. Меня вдохновляет любовь и мечта.

– Вы привыкли к успехам своих постановок, а был ли спектакль, который считаете недооцененным?
– Да, пожалуй. Мне лично очень дорог спектакль «Ветер шумит в тополях» французского автора Сиблейраса. Это удивительная пьеса. Однако после шумного успеха в Москве моего «Дяди Вани» на меня просто напали за эту постановку. Я бы даже сказал сильнее: хотели уничтожить. Сразу вспомнили, что я литовец, стали изображать чужаком. «Зачем его пригласили?», «Почему он не ставит современных российских авторов, а берет такие пьесы?..» Я же вовсе не против современной русской пьесы. Как только встречу такую, которая меня затронет, так непременно и поставлю. В Москве умеют необычайно восхвалять, но и безжалостно уничтожать. Так я и живу, между уничтожением и славой.

– Но, наверно, уже закалились? Прошли те самые «огонь, воду и медные трубы»?
– Кажется, и, правда, все прошел, больше никто и ничто не пугает. Даже смерть. Испытанием для меня теперь является каждый новый автор. Я должен его понять и возвысить. Через него обретаю что-то новое в самом себе. И потому ничего не боюсь. Пытаюсь этот мир автора донести до других. Очень часто слышу от режиссеров: «Я хочу себя выразить». Но кто мы такие, чтобы все время выпячивать себя? Чем мы интересны? Выразите автора, выразите эпоху, почувствуйте и передайте ее «аромат», если, конечно, сумеете. А не так, как сейчас стало модно ставить: по мотивам. Достоевский или другой великий автор превращается при таком подходе в какого-то «дружка», с которым можно особо не церемониться.
Хотелось бы пошутить, но доля правды в этой шутке есть: нужно ввести цензуру и запретить за государственные деньги измываться над классикой. Хочешь уродовать классиков  – трать свои деньги. А то пытаются делать «про жизнь», не понимая ее и не раскрывая. Но что-то никто не торопится назначить меня главным цензором.

– Цензором быть не так-то легко. Например, Аксаков, автор сказки «Аленький цветочек», одно время очень хорошо зарабатывал на этом поприще, но не выдержал, постоянно пропуская в печать вольнодумные, по мнению императора, произведения. Из вас цензор, похоже, тоже не получится, даже не мечтайте.
– Помечтать все-таки можно. Уж очень не хочется допускать уродования классики.

– В Театре имени Евгения Вахтангова целая плеяда «старой гвардии» народных и заслуженных артистов. Как вы находите с ними общий язык?
– Конечно, очень сложно, ведь это уже сложившиеся, масштабные личности. Но, когда ты им не врешь, а открыто декларируешь свои цели, они это понимают. Когда идешь по пути искусства и познания, вырабатывается собственный творческий язык. Сначала он может быть непонятен, но актеры к нему прислушались. И сейчас замечательные, всеми любимые актеры театра из «старой гвардии» – мои друзья и опора. Я их любил и раньше, когда в этом театре еще не работал, а они меня полюбили сейчас.
Не устаю восхищаться ими, ведь именно эти люди сохраняют дух театра. Они могут играть мало, но само их присутствие уже очень многое значит. В них по-прежнему живет страсть к театру. Одной из наших старейших актрис, Галине Коноваловой, 98 лет. Пока мы с вами беседуем, она вместе с легендарной Юлией Борисовой играет на сцене. Так вот, Галина Львовна иногда иронизирует: «Всего 30 лет актеру, а он уже в депрессии, жизнь, видите ли, у него разбита». Он пьет антидепрессанты, если не что-нибудь похуже. Ее же собственный пример демонстрирует, что и в 98 можно быть звездой!

Интересно
Римас Владимирович Туминас (1952 г.р., Кельме, Литовская ССР. Отец литовец, мать русская, из семьи старообрядцев) – режиссер, лауреат Гос. премии России (1999), премии «Золотая маска», премии «Живой театр» (2011), премии «Хрустальная Турандот» за спектакли «Дядя Ваня» (2011), «Пристань» (2012), «Евгений Онегин» (2013), премии «Звезда театрала» в номинации «Лучший режиссер» (2013), худ. руководитель Государственного академического театра им. Е. Вахтангова (с 2007 г.).

В 1970–1974 гг. учился в Литовской консерватории. Выпускник режиссерского факультета ГИТИСа (курс И. Туманова). В 1979–1990 гг. – режиссер, в 1994–1999 гг. – гл. режиссер Национального драматического театра Литвы. В 1990 г. основал и возглавил Малый драматический театр Вильнюса. В Театре им. Вахтангова поставил спектакли «Троил и Крессида» У. Шекспира (2008), «Последние луны» (по пьесам Ф. Бордона и Г. Мюллера, 2008), «Дядя Ваня» А. Чехова ( 2009), «Маскарад» М. Лермонтова (2010), «Ветер шумит в тополях» Ж. Сиблейраса ( 2011), «Пристань» (по мотивам произведений Б. Брехта, И. Бунина, Ф. Достоевского, Ф. Дюрренматта, А. Миллера, А. Пушкина, Э. де Филиппо, У. Шекспира); к 90-летию Театра им. Е. Вахтангова (2012) спектакль «Евгений Онегин» А. Пушкина.

Интервью вела ВЕРА МЕДВЕДЕВА